Будаг — мой современник - Али Кара оглы Велиев

И тут заговорила тетка Айны, прекрасно знавшая характер своей племянницы:

— У женщины душа должна быть доброй, Айна. Разве можно обижать данных аллахом детей?

Не успела Айна заговорить, как начал ее двоюродный брат.

— Можешь обижаться, сестра, а я все равно скажу. Только Рафи и терпит твои проделки! Такую жену я бы и дня не держал в своем доме! — Он похлопал толстой ладонью по голенищу сапога. — Но и тебе, брат, скажу… Нашим приходом сюда ты дело не поправишь. Надо взять хорошую плеть и высечь жену так, чтобы она и рта не могла раскрыть! — При этом он резко взмахнул рукой, и я словно воочию увидел, как у себя в кибитке он решает все недоразумения.

Да, хорошая семейка — что брат, что сестра!..

Дольше оставаться с хозяевами я не мог и ушел к себе в хлев, но наутро Абульфаз сказал, что теперь мачеха будет как шелковая. Из этого я сделал вывод, что Рафи последует совету родича Айны (или уже последовал!).

И в самом деле, день или два хозяйка не только была ласкова с Абульфазом, но и меня кормила досыта. Однако стоило Рафи вновь отлучиться, как жена тут же сошла с пути, предначертанного аллахом, и снова принялась изливать свою желчь на Абульфаза, а змеиный яд на меня.

И Абульфаз, как и в прошлые разы, не жаловался отцу, молча снося обиды. Однажды, тайком вынеся мне свежий чурек, густо намазанный маслом, он сказал:

— Пока есть время, думай, как дальше жить… Лучше с восхода и до заката таскать тяжелые камни, чем жить, глядя в руки Айны.

НЕИЗВЕСТНЫЕ ГОСТИ

В тот день, когда пронизывающие, холодные ветры девятьсот девятнадцатого года встретились с морозами двадцатого, пошел сильный снег. Скот не выгоняли из хлева. Сена у Рафи было достаточно. А сухой лакрицы, которой я набрал в погожие осенние дни, хватило бы на две зимы.

Именно в эти дни к нам приехали незваные гости. Рафи не было дома. И хоть Айна не любила гостей, но, зная, что Рафи вот-вот должен вернуться, сдержалась и не нагрубила им. Двое приехавших расседлали лошадей, мальчики отвели их в конюшню.

Гостей позвали к очагу. Не успели они вымолвить и слова, как в кибитку вошел Рафи.

Старший из гостей был высоким, младший — небольшим крепышом. Они внимательно оглядывали убранство кибитки, мешки с мукой и зерном, сложенную в одном углу постель всех обитателей кибитки.

После еды и чая старший из гостей обратился к Рафи:

— Что ж ты не спрашиваешь, Рафи, зачем к тебе пожаловали гости в такую неподходящую погоду?

— А я гостям рад в любое время года, — улыбнулся Рафи. — И хорошо, что приехали: добро пожаловать!

— Мы пришли с тобой посоветоваться. Точнее, кочахмедлинская ячейка прислала нас к тебе, чтобы ты помог организовать такую же здесь, в Ахмедалыларе.

— Что за ячейка?

— Самая обыкновенная, разве не слышал? Партийная. Надо принять в эту ячейку наиболее сознательных бедных кочевников. Что ты об этом думаешь?

— А каких кочевников вы считаете бедными?

— Это тебе должно быть виднее, кто у вас бедный, а кто богатый.

Мне показалось странным, что гости обратились к Рафи: уж его никак нельзя было назвать бедным. Бедняком среди бедняков был я. Наверно, у меня было такое возбужденное лицо, что Айна, боясь, что я не сдержусь и скажу что-нибудь неприятное для них, показала мне глазами на дверь. Но я сделал вид, что не заметил ее знаков.

— У нас говорят: прийти в дом — дело гостя, а как его встретить и проводить — дело хозяина, — начал Рафи. — Дайте мне недельный срок. Подумаю сам, поговорю с людьми, а потом отвечу. А сейчас ничего не могу сказать…

К сожалению, гости поблагодарили хозяев за гостеприимство, отказались от ночевки и уехали. Я так и не смог с ними перекинуться хоть парой слов. А мне хотелось рассказать им об отце.

* * *

Стояли сильные морозы: по ночам в кувшине замерзала вода. Из событий зимы в моей памяти остались два: сыграли свадьбу средней дочери Сулеймана, того самого, который восстал против царя Николая. Второе касалось меня: совсем расползлись чарыхи, которые еще в Вюгарлы сшил мне отец, и пришли в негодность шерстяные носки, связанные мамой. Сквозь носки и чарыхи торчали голые пальцы ног, их обжигал холод.

Рафи поручил жене, чтобы она дала мне теплые носки, но Айна упрямо делала вид, что не слышала его. Когда Рафи вернулся из очередной поездки, он снова увидел мои необутые ноги.

— А разве хозяйка тебе не дала новые носки? — удивился он. — Ну, хорошо, я сам тебе сошью чарыхи…

Да, и ему неохота связываться с женой. Он достал кусок буйволиной кожи, намочил его и положил на землю под свой тюфяк, а жене сказал, чтобы она тут же принялась за носки. Наутро Рафи вырезал из кожи два круга, нарезал длинные, узкие, как шнур, ремни и принялся за шитье чарыхов. А жену прямо-таки заставил связать носки. Вечером, когда я вернулся домой, все было готово. Я не знал, как и благодарить хозяина. Ногам было тепло, и я меньше мерз.

Вечером я услышал у одной из кибиток песню. Забота хозяев подняла мне настроение. Ноги сами повели меня туда, где пели песню. Молодежь собралась у кибитки старшего брата Рафи. Сам хозяин играл на зурне, его сыновья пели. Я присоединился к семейному хору: мне нравилось петь. Я услышал, как кто-то сказал, что у меня сильный и приятный голос. Я принялся подпевать с еще большим усердием. До глубокой ночи мы развлекали собравшуюся вокруг нас молодежь.

Наутро Айна выругала меня, сказав, что я поздно ложусь и поздно встаю.

— Пусть поют ашуги, а пастухам пасти скот.

Но я не обратил внимания на ее слова. Сегодня ей не удастся испортить мне хорошее настроение. И петь я буду. И в самом деле, до каких пор мне и днем и ночью быть с лошадьми, коровами и телятами?! Не для того создал аллах человека, чтобы он всю жизнь либо пас скот, либо горевал о своей погубленной жизни!

Вскоре у кибитки Рафи снова появились гости из Кочахмедли. Рафи вышел гостям навстречу. Я был в хлеву и хорошо слышал их короткий разговор. Рафи сказал, что говорил со многими, но пока только девять кочевников согласились вступить в ячейку.

— Кто именно? — спросил тот из гостей, что был помоложе.

Рафи ответил не сразу.

— Зачем называть имена людей, которые пока еще не дали твердого слова? —